Маленький голубь, 14 дней от роду, сидел на асфальте. Он не до конца даже покрылся перьями, видимо, из гнезда вывалился. На нём кишели лосиные мухи, которые его жрали, ему было плохо, холодно и голодно. Маленькая девочка долго смотрела на него, она понимала, что это неправильно - он маленький, и не может позаботиться сам о себе толком. Отец потащил её домой, пойдем. Они пошли до магазина, а девочка все оборачивалась. Может быть, ей казалось, что она поступает неправильно?
Мы взяли птенца себе. Он был сильно болен, но когда с него свели лосиных мух - стало полегче, затем, посмотрев в интернете, чем их кормить, накормили - и он ожил. Обсох, отогрелся, начал разминать крылья, демонстрировал своё любопытство. К сожалению, он был очень больно, и то, что ему стало намного лучше, не отменяло необходимости лечения. Как всегда, финансовые проблемы легли на нас не вовремя. Спасибо нашей подруге, она подкинула денег, чтобы мы его лечили, единственная из многих. Что говорили остальные? Ужас! Помоечная птица! Орнитоз! Проказа, сифилис, гонорея! Ну конечно, если брать с улицы котенка или щенка - это понятно и мило, а тут голубь.
От лекарств он ожил совсем, даже начал прыгать и махать крыльями, видимо - так он и вывалился из своего гнезда. Он начал требовать еду, как этого требуют птенцы - трясти крыльями и с интересом смотреть на тех, кто к нему подходит, явно узнавая.
Мы вернулись с длительной прогулки, уже не сильно за него беспокоясь, больше уже переживая, что делать дальше - к нам приезжает человек с ужасной аллергией на перо, до отёка Квинки.
Мы нашли его мертвым, он умер тихо, без мучений, не как наша крыса недавно: его агонию у себя на руках я наблюдал 2 часа, и мы смогли только облегчить приступы его удушья. Что их объединяет, помимо того, что это были 2 наших питомца? Человеческое равнодушие, так как крысу собирались выкинуть с киностудии на улицу после съемок какого-то очередного тупого ситкома.
А ещё их объединяет то, что умерли они оба не под дождем на холоде, спрятавшись под машину, голодные, грязные и больные, а на любящих руках, в тепле и на мягкой подстилке.
Вспоминаются слова Чарльза Диккенса из романа "Холодный Дом":
"Проходя вместе с Джо по улицам, где в утреннем свете высокие шпили церквей да и все отдаленные предметы кажутся такими отчетливыми и близкими, что невольно чудится, будто самый город обновился после ночного отдыха, Аллен Вудкорт обдумывает, как и где ему приютить своего спутника. «До чего это странно, – думает он, – что в самом сердце цивилизованного мира труднее приютить человека, чем бездомную собаку». Да, как ни странно, но так оно и есть, – и вправду труднее.
Первое время Аллен то и дело оглядывается – не убежал бы Джо. Но, сколько бы он ни смотрел, он всякий раз видит, как мальчик жмется к стенам домов на той стороне улицы, осторожной рукой нащупывая себе путь от кирпича к кирпичу и от двери к двери, и крадучись двигается вперед, настороженно следя глазами за спутником. Уверившись вскоре, что Джо не собирается удирать, Аллен идет дальше, обдумывая, как быть.
Увидев съестной ларек на углу, Аллен понимает, что нужно сделать прежде всего. Он останавливается, оглядывается и кивком подзывает Джо. Перейдя улицу, Джо приближается, то и дело останавливаясь, волоча ноги и медленно растирая правым кулаком согнутую ковшиком левую ладонь, – кажется, будто он, получив в дар от природы пестик и ступку, мешает тесто из грязи. Джо подают завтрак, который представляется ему роскошным, и мальчик начинает глотать кофе и жевать хлеб с маслом, тревожно озираясь по сторонам, как испуганное животное.
Но он чувствует себя таким больным и несчастным, что ему теперь даже есть не хочется.
– Я думал – с голоду помираю, – говорит Джо немного погодя и перестает есть, – а выходит – и тут ошибся… ничего-то я не знаю, ничего понять не могу. Не хочется мне ни есть, ни пить.
И Джо стоит, дрожа всем телом и в недоумении глядя на завтрак.
Аллен Вудкорт щупает его пульс и кладет руку ему на грудь.
– Дыши глубже, Джо.
– Трудно мне дышать, – говорит Джо, – ползет оно еле-еле, дыхание-то… словно повозка тяжелая тащится. – Он мог бы добавить: «И скрипит, как повозка», но только бормочет: – Нельзя мне задерживаться, сэр.
Аллен ищет глазами аптеку. Аптеки по соседству нет, но есть трактир, и это, пожалуй, даже лучше. Он приносит рюмку вина и приказывает Джо отпить немножко. Мальчик начинает оживать после первого же глотка.
– Можешь выпить еще чуть-чуть, Джо, – говорит Аллен, внимательно наблюдая за ним. – Вот так! Теперь отдохнем минут пять и пойдем дальше.
Мальчик сидит на скамье у съестного ларька, прислонившись спиной к железной решетке, а Аллен Вудкорт прохаживается взад и вперед по улице, освещенной утренним солнцем, и время от времени бросает взгляд на своего спутника, стараясь не показать, что следит за ним. Не нужно особой наблюдательности, чтобы заметить, как согрелся и подкрепился мальчик. Его лицо немного проясняется, если только может проясниться лицо столь хмурое, и он постепенно доедает ломоть хлеба с маслом, от которого раньше отказывался. Подметив эти благоприятные признаки, Аллен заговаривает с ним и, к своему немалому удивлению, узнает о встрече с леди под вуалью и обо всем, что из этого вышло. Медленно пережевывая хлеб, Джо медленно рассказывает, как было дело. После того как он покончил и с рассказом и с хлебом, путники идут дальше.
Не зная, где найти временное убежище для мальчика, Аллен решает посоветоваться со своей бывшей пациенткой, услужливой старушкой мисс Флайт, и направляется к тому переулку, где впервые встретился с Джо. Но в лавке старьевщика теперь все по-другому. Мисс Флайт уже не живет здесь; лавка закрыта; девица неопределенного возраста, с жесткими чертами лица, потемневшего от пыли, – не кто иная, как прелестная Джуди, – резко и скупо отвечает на вопросы. Все-таки посетитель узнает, что мисс Флайт переселилась со своими птичками к миссис Блайндер, и тогда идет вместе с Джо в Белл-Ярд, который находится по соседству; а там мисс Флайт (которая встает рано, чтобы не опаздывать на «Суд скорый и правый», где председательствует ее добрый друг канцлер) мчится вниз по лестнице, проливая радостные слезы и раскрыв объятия.
– Мой дорогой доктор! – восклицает мисс Флайт. – Мой заслуженный, доблестный, уважаемый офицер!
Выражается она, правда, немного вычурно, но она так же приветлива и сердечна, как и самые здравые умом люди, – пожалуй, даже больше. Аллен, всегда терпеливый с нею, ждет, пока она не истощит всех своих запасов восторга, и, показав рукой на Джо, который стоит в дверях, весь дрожа, объясняет, зачем он сюда пришел.
– Нельзя ли мне поместить его на время где-нибудь поблизости? Вы такая опытная, такая рассудительная, – посоветуйте что-нибудь.
Мисс Флайт, весьма польщенная комплиментом, задумывается; но блестящая мысль приходит ей в голову не сразу. У миссис Блайндер весь дом занят, а сама мисс Флайт живет в комнате бедного Гридли.
– Гридли! – восклицает вдруг мисс Флайт, хлопнув в ладоши после того, как раз двадцать сказала, что живет в его комнате. – Гридли! Ну, разумеется! Конечно! Мой дорогой доктор! Нам поможет генерал Джордж.
Бесполезно было бы спрашивать, что это за «генерал Джордж», даже если бы мисс Флайт уже не умчалась наверх, чтобы нацепить на себя общипанную шляпку и ветхую шаль и вооружиться своим ридикюлем с документами. Но вот она возвращается в парадном туалете и, как всегда бессвязно, объясняет доктору, что «генерал Джордж», у которого она часто бывает, знаком с ее дорогой Фиц-Джарндис и принимает близко к сердцу все, что ее касается, и тогда Аллен начинает думать, что, пожалуй, он избрал правильный путь. Желая подбодрить Джо, он говорит, что теперь их путешествие скоро кончится, и все вместе они отправляются к «генералу». К счастью, он живет недалеко.
...
Торговец тихонько кладет на стол еще полкроны и спрашивает Джо, почему он кается и что именно он натворил?
– Мистер Снегсби, – отвечает Джо, – я пошел и заразил одну леди, что там была, только она была не та, другая леди, и никто из них мне за это худого слова не сказал, потому что они такие добрые, а я такой несчастный. А леди вчера сама пришла меня навестить и говорит: «Эх, Джо! говорит. А мы думали, ты пропал, Джо!» говорит. А сама сидит, улыбается до того спокойно – ни словечком меня не попрекнула за то, что я натворил, даже косо не глянула – вот какая; а я к стене отвернулся, мистер Снегсби. И вижу я – мистер Джарндис тоже волей-неволей, а отвернулся. А мистер Вудкот, тот пришел накапать мне чего-то, чтоб мне полегчало, – он день и ночь мне капает, – и вот наклонился он надо мной и стал говорить до того весело, а я вижу – у него слезы полились, мистер Снегсби.
Растроганный торговец кладет на стол еще полкроны. Если что и может облегчить его душу, так лишь повторное применение этого испытанного средства.
– Знаете, про что я думаю, мистер Снегсби, – продолжает Джо, – может, вы умеете писать очень большими буквами, а?
– Конечно, Джо, как не уметь! – отвечает торговец.
– Большими-пребольшими буквами, громадными, а? – спрашивает Джо в волнении.
– Да, бедный мой мальчик.
Джо смеется, очень довольный.
– Так вот я про что думаю, мистер Снегсби: ведь мне велели не задерживаться на месте, все гнали и гнали, а я все шел да шел, а больше гнать некуда, так вот уж вы сделайте милость, напишите очень большими буквами, чтобы всякий мог разобрать, повсюду, что, мол, очень я горько каюсь, правда истинная, что натворил такое, хоть я вовсе не затем туда пошел и даже вовсе ничего знать не знал, а все-таки смекнул, когда мистер Вудкот из-за этого заплакал раз, да он и всегда о том горюет, и, может, он, бог даст, простит меня в душе. Вот написать про это большущими буквами, может он тогда меня и простит.
– Так и напишем, Джо. Большущими буквами.
Джо снова смеется.
– Спасибо вам, мистер Снегсби. Очень вы добрый, сэр, а мне теперь стало еще лучше прежнего.
Отрывисто кашлянув, кроткий маленький торговец кладет на стол четвертую полукрону – первый раз в жизни пришлось ему истратить на подобные нужды столько полукрон – и неохотно уходит. Никогда больше он не встретится с Джо на нашей маленькой земле… никогда.
Ибо повозка, которую так тяжело влачить, близится к концу своего пути и тащится по каменистой земле. Сутками напролет ползет она вверх по обрывистым кручам, расшатанная, изломанная. Пройдет еще день-два, и когда взойдет солнце, оно уже не увидит эту повозку на ее тернистом пути.
Фил Сквод, закопченный и обожженный порохом, исполняет обязанности сиделки и одновременно работает в качестве оружейника за своим столиком в углу, то и дело оглядываясь, кивая головой в зеленой суконной ермолке и твердя: «Держись, мальчуган! Держись!» Нередко сюда приходит мистер Джарндис, а Аллен Вудкорт сидит тут почти весь день, и оба они много думают о том, как причудливо Судьба вплела этого жалкого отщепенца в сеть стольких жизненных путей. Кавалерист, могучий, пышущий здоровьем, тоже часто заглядывает в чулан и, загородив выход своим атлетическим телом, излучает на Джо столько энергии и силы, что мальчик, как бы немного окрепнув, отвечает на его ободряющие слова более твердым голосом.
Сегодня Джо весь день спит или лежит в забытьи, а Аллен Вудкорт, который только что пришел, стоит подле него и смотрит на его изнуренное лицо. Немного погодя он тихонько садится на койку, лицом к мальчику, – так же, как сидел в комнате переписчика судебных бумаг, – выстукивает ему грудь и слушает сердце. «Повозка» почти остановилась, но все-таки тащится еле-еле.
Кавалерист стоит на пороге, недвижно и молча. Фил, тихонько стучавший по какому-то металлу, перестал работать и замер с молоточком в руке. Мистер Вудкорт оглядывается; его сосредоточенное лицо поглощенного своим делом врача очень серьезно, и, бросив многозначительный взгляд на кавалериста, он делает знак Филу унести рабочий столик. Когда Фил снова возьмет в руки свой молоточек, на нем будет ржавое пятнышко от слезы. – Ну, Джо! Что с тобой? Не пугайся.
– Мне почудилось, – говорит Джо, вздрогнув и оглядываясь кругом, – мне почудилось, будто я опять в Одиноком Томе. А здесь никого нет, кроме вас, мистер Вудкот?
– Никого.
– И меня не отвели обратно в Одинокий Том? Нет, сэр?
– Нет.
Джо закрывает глаза и бормочет:
– Большое вам спасибо.
Аллен внимательно смотрит на него несколько мгновений, потом, приблизив губы к его уху, тихо, но отчетливо произносит:
– Джо, ты не знаешь ни одной молитвы?
– Никогда я ничего не знал, сэр.
– Ни одной коротенькой молитвы?
– Нет, сэр. Вовсе никакой. Мистер Чедбендс, тот молился раз у мистера Снегсби, и я его слушал; только он как будто разговаривал сам с собой, а вовсе не со мной. Молился он куда как много, только я-то ничего понять не мог. Другие джентльмены, те тоже кое-когда приходили молиться в Одинокий Том; только они все больше говорили, что другие молятся не так, как надо, других, значит, осуждали, а то сами с собой разговаривали, а не с нами вовсе. Mы -то никогда ничего не знали. Кто-кто, а я знать не знал, об чем это они.
Эти слова он произносит очень медленно, и только опытный и внимательный слушатель способен услышать их, а услышав, понять. Ненадолго заснув или забывшись, Джо вдруг порывается соскочить с постели.
– Стой, Джо! Куда ты?
– На кладбище пора, сэр, – отвечает мальчик, уставившись безумными глазами на Аллена.
– Ляг и объясни мне. На какое кладбище, Джо?
– Где его зарыли, того, что был добрый такой, очень добрый, жалел меня. Пойду-ка я на то кладбище, сэр, – пора уж, – да попрошу, чтоб меня рядом с ним положили. Надо мне туда – пускай зароют. Он, бывало, часто мне говорил: «Нынче я такой же бедный, как ты, Джо», говорит. А теперь я хочу ему сказать, что я, мол, такой же бедный, как он, и пришел, чтоб меня рядом с ним положили.
– Успеешь, Джо. Успеешь.
– Кто его знает! Может, и не захотят там зарыть, если я туда один пойду. Так уж вы обещайте, сэр, что меня туда отнесут и с ним рядом положат.
– Обещаю, Джо.
– Спасибо вам, сэр. Спасибо вам. Придется ключ от ворот достать, чтоб меня туда втащить, а то ворота день и ночь заперты. А еще там ступенька есть, – я ее своей метлой подметал… Вот уж и совсем стемнело, сэр. А будет светло?
– Скоро будет светло, Джо.
Скоро. «Повозка» разваливается на части, и очень скоро придет конец ее трудному пути.
– Джо, бедный мой мальчик!
– Хоть и темно, а я вас слышу, сэр… только я иду ощупью… ощупью… дайте руку.
– Джо, можешь ты повторить то, что я скажу?
– Повторю все, что скажете, сэр, – я знаю, это хорошее.
– Отче наш…
– Отче наш!.. да, это очень хорошее слово, сэр.
– Иже еси на небесех…
– Иже еси на небесех… скоро будет светло, сэр?
– Очень скоро. Да святится имя твое…
– Да святится… твое…
Свет засиял на темном мрачном пути. Умер!
Умер, ваше величество. Умер, милорды и джентльмены. Умер, вы, преподобные и неподобные служители всех культов. Умер, вы, люди; а ведь небом вам было даровано сострадание. И так умирают вокруг нас каждый день.
Мы взяли птенца себе. Он был сильно болен, но когда с него свели лосиных мух - стало полегче, затем, посмотрев в интернете, чем их кормить, накормили - и он ожил. Обсох, отогрелся, начал разминать крылья, демонстрировал своё любопытство. К сожалению, он был очень больно, и то, что ему стало намного лучше, не отменяло необходимости лечения. Как всегда, финансовые проблемы легли на нас не вовремя. Спасибо нашей подруге, она подкинула денег, чтобы мы его лечили, единственная из многих. Что говорили остальные? Ужас! Помоечная птица! Орнитоз! Проказа, сифилис, гонорея! Ну конечно, если брать с улицы котенка или щенка - это понятно и мило, а тут голубь.
От лекарств он ожил совсем, даже начал прыгать и махать крыльями, видимо - так он и вывалился из своего гнезда. Он начал требовать еду, как этого требуют птенцы - трясти крыльями и с интересом смотреть на тех, кто к нему подходит, явно узнавая.
Мы вернулись с длительной прогулки, уже не сильно за него беспокоясь, больше уже переживая, что делать дальше - к нам приезжает человек с ужасной аллергией на перо, до отёка Квинки.
Мы нашли его мертвым, он умер тихо, без мучений, не как наша крыса недавно: его агонию у себя на руках я наблюдал 2 часа, и мы смогли только облегчить приступы его удушья. Что их объединяет, помимо того, что это были 2 наших питомца? Человеческое равнодушие, так как крысу собирались выкинуть с киностудии на улицу после съемок какого-то очередного тупого ситкома.
А ещё их объединяет то, что умерли они оба не под дождем на холоде, спрятавшись под машину, голодные, грязные и больные, а на любящих руках, в тепле и на мягкой подстилке.
Вспоминаются слова Чарльза Диккенса из романа "Холодный Дом":
"Проходя вместе с Джо по улицам, где в утреннем свете высокие шпили церквей да и все отдаленные предметы кажутся такими отчетливыми и близкими, что невольно чудится, будто самый город обновился после ночного отдыха, Аллен Вудкорт обдумывает, как и где ему приютить своего спутника. «До чего это странно, – думает он, – что в самом сердце цивилизованного мира труднее приютить человека, чем бездомную собаку». Да, как ни странно, но так оно и есть, – и вправду труднее.
Первое время Аллен то и дело оглядывается – не убежал бы Джо. Но, сколько бы он ни смотрел, он всякий раз видит, как мальчик жмется к стенам домов на той стороне улицы, осторожной рукой нащупывая себе путь от кирпича к кирпичу и от двери к двери, и крадучись двигается вперед, настороженно следя глазами за спутником. Уверившись вскоре, что Джо не собирается удирать, Аллен идет дальше, обдумывая, как быть.
Увидев съестной ларек на углу, Аллен понимает, что нужно сделать прежде всего. Он останавливается, оглядывается и кивком подзывает Джо. Перейдя улицу, Джо приближается, то и дело останавливаясь, волоча ноги и медленно растирая правым кулаком согнутую ковшиком левую ладонь, – кажется, будто он, получив в дар от природы пестик и ступку, мешает тесто из грязи. Джо подают завтрак, который представляется ему роскошным, и мальчик начинает глотать кофе и жевать хлеб с маслом, тревожно озираясь по сторонам, как испуганное животное.
Но он чувствует себя таким больным и несчастным, что ему теперь даже есть не хочется.
– Я думал – с голоду помираю, – говорит Джо немного погодя и перестает есть, – а выходит – и тут ошибся… ничего-то я не знаю, ничего понять не могу. Не хочется мне ни есть, ни пить.
И Джо стоит, дрожа всем телом и в недоумении глядя на завтрак.
Аллен Вудкорт щупает его пульс и кладет руку ему на грудь.
– Дыши глубже, Джо.
– Трудно мне дышать, – говорит Джо, – ползет оно еле-еле, дыхание-то… словно повозка тяжелая тащится. – Он мог бы добавить: «И скрипит, как повозка», но только бормочет: – Нельзя мне задерживаться, сэр.
Аллен ищет глазами аптеку. Аптеки по соседству нет, но есть трактир, и это, пожалуй, даже лучше. Он приносит рюмку вина и приказывает Джо отпить немножко. Мальчик начинает оживать после первого же глотка.
– Можешь выпить еще чуть-чуть, Джо, – говорит Аллен, внимательно наблюдая за ним. – Вот так! Теперь отдохнем минут пять и пойдем дальше.
Мальчик сидит на скамье у съестного ларька, прислонившись спиной к железной решетке, а Аллен Вудкорт прохаживается взад и вперед по улице, освещенной утренним солнцем, и время от времени бросает взгляд на своего спутника, стараясь не показать, что следит за ним. Не нужно особой наблюдательности, чтобы заметить, как согрелся и подкрепился мальчик. Его лицо немного проясняется, если только может проясниться лицо столь хмурое, и он постепенно доедает ломоть хлеба с маслом, от которого раньше отказывался. Подметив эти благоприятные признаки, Аллен заговаривает с ним и, к своему немалому удивлению, узнает о встрече с леди под вуалью и обо всем, что из этого вышло. Медленно пережевывая хлеб, Джо медленно рассказывает, как было дело. После того как он покончил и с рассказом и с хлебом, путники идут дальше.
Не зная, где найти временное убежище для мальчика, Аллен решает посоветоваться со своей бывшей пациенткой, услужливой старушкой мисс Флайт, и направляется к тому переулку, где впервые встретился с Джо. Но в лавке старьевщика теперь все по-другому. Мисс Флайт уже не живет здесь; лавка закрыта; девица неопределенного возраста, с жесткими чертами лица, потемневшего от пыли, – не кто иная, как прелестная Джуди, – резко и скупо отвечает на вопросы. Все-таки посетитель узнает, что мисс Флайт переселилась со своими птичками к миссис Блайндер, и тогда идет вместе с Джо в Белл-Ярд, который находится по соседству; а там мисс Флайт (которая встает рано, чтобы не опаздывать на «Суд скорый и правый», где председательствует ее добрый друг канцлер) мчится вниз по лестнице, проливая радостные слезы и раскрыв объятия.
– Мой дорогой доктор! – восклицает мисс Флайт. – Мой заслуженный, доблестный, уважаемый офицер!
Выражается она, правда, немного вычурно, но она так же приветлива и сердечна, как и самые здравые умом люди, – пожалуй, даже больше. Аллен, всегда терпеливый с нею, ждет, пока она не истощит всех своих запасов восторга, и, показав рукой на Джо, который стоит в дверях, весь дрожа, объясняет, зачем он сюда пришел.
– Нельзя ли мне поместить его на время где-нибудь поблизости? Вы такая опытная, такая рассудительная, – посоветуйте что-нибудь.
Мисс Флайт, весьма польщенная комплиментом, задумывается; но блестящая мысль приходит ей в голову не сразу. У миссис Блайндер весь дом занят, а сама мисс Флайт живет в комнате бедного Гридли.
– Гридли! – восклицает вдруг мисс Флайт, хлопнув в ладоши после того, как раз двадцать сказала, что живет в его комнате. – Гридли! Ну, разумеется! Конечно! Мой дорогой доктор! Нам поможет генерал Джордж.
Бесполезно было бы спрашивать, что это за «генерал Джордж», даже если бы мисс Флайт уже не умчалась наверх, чтобы нацепить на себя общипанную шляпку и ветхую шаль и вооружиться своим ридикюлем с документами. Но вот она возвращается в парадном туалете и, как всегда бессвязно, объясняет доктору, что «генерал Джордж», у которого она часто бывает, знаком с ее дорогой Фиц-Джарндис и принимает близко к сердцу все, что ее касается, и тогда Аллен начинает думать, что, пожалуй, он избрал правильный путь. Желая подбодрить Джо, он говорит, что теперь их путешествие скоро кончится, и все вместе они отправляются к «генералу». К счастью, он живет недалеко.
...
Торговец тихонько кладет на стол еще полкроны и спрашивает Джо, почему он кается и что именно он натворил?
– Мистер Снегсби, – отвечает Джо, – я пошел и заразил одну леди, что там была, только она была не та, другая леди, и никто из них мне за это худого слова не сказал, потому что они такие добрые, а я такой несчастный. А леди вчера сама пришла меня навестить и говорит: «Эх, Джо! говорит. А мы думали, ты пропал, Джо!» говорит. А сама сидит, улыбается до того спокойно – ни словечком меня не попрекнула за то, что я натворил, даже косо не глянула – вот какая; а я к стене отвернулся, мистер Снегсби. И вижу я – мистер Джарндис тоже волей-неволей, а отвернулся. А мистер Вудкот, тот пришел накапать мне чего-то, чтоб мне полегчало, – он день и ночь мне капает, – и вот наклонился он надо мной и стал говорить до того весело, а я вижу – у него слезы полились, мистер Снегсби.
Растроганный торговец кладет на стол еще полкроны. Если что и может облегчить его душу, так лишь повторное применение этого испытанного средства.
– Знаете, про что я думаю, мистер Снегсби, – продолжает Джо, – может, вы умеете писать очень большими буквами, а?
– Конечно, Джо, как не уметь! – отвечает торговец.
– Большими-пребольшими буквами, громадными, а? – спрашивает Джо в волнении.
– Да, бедный мой мальчик.
Джо смеется, очень довольный.
– Так вот я про что думаю, мистер Снегсби: ведь мне велели не задерживаться на месте, все гнали и гнали, а я все шел да шел, а больше гнать некуда, так вот уж вы сделайте милость, напишите очень большими буквами, чтобы всякий мог разобрать, повсюду, что, мол, очень я горько каюсь, правда истинная, что натворил такое, хоть я вовсе не затем туда пошел и даже вовсе ничего знать не знал, а все-таки смекнул, когда мистер Вудкот из-за этого заплакал раз, да он и всегда о том горюет, и, может, он, бог даст, простит меня в душе. Вот написать про это большущими буквами, может он тогда меня и простит.
– Так и напишем, Джо. Большущими буквами.
Джо снова смеется.
– Спасибо вам, мистер Снегсби. Очень вы добрый, сэр, а мне теперь стало еще лучше прежнего.
Отрывисто кашлянув, кроткий маленький торговец кладет на стол четвертую полукрону – первый раз в жизни пришлось ему истратить на подобные нужды столько полукрон – и неохотно уходит. Никогда больше он не встретится с Джо на нашей маленькой земле… никогда.
Ибо повозка, которую так тяжело влачить, близится к концу своего пути и тащится по каменистой земле. Сутками напролет ползет она вверх по обрывистым кручам, расшатанная, изломанная. Пройдет еще день-два, и когда взойдет солнце, оно уже не увидит эту повозку на ее тернистом пути.
Фил Сквод, закопченный и обожженный порохом, исполняет обязанности сиделки и одновременно работает в качестве оружейника за своим столиком в углу, то и дело оглядываясь, кивая головой в зеленой суконной ермолке и твердя: «Держись, мальчуган! Держись!» Нередко сюда приходит мистер Джарндис, а Аллен Вудкорт сидит тут почти весь день, и оба они много думают о том, как причудливо Судьба вплела этого жалкого отщепенца в сеть стольких жизненных путей. Кавалерист, могучий, пышущий здоровьем, тоже часто заглядывает в чулан и, загородив выход своим атлетическим телом, излучает на Джо столько энергии и силы, что мальчик, как бы немного окрепнув, отвечает на его ободряющие слова более твердым голосом.
Сегодня Джо весь день спит или лежит в забытьи, а Аллен Вудкорт, который только что пришел, стоит подле него и смотрит на его изнуренное лицо. Немного погодя он тихонько садится на койку, лицом к мальчику, – так же, как сидел в комнате переписчика судебных бумаг, – выстукивает ему грудь и слушает сердце. «Повозка» почти остановилась, но все-таки тащится еле-еле.
Кавалерист стоит на пороге, недвижно и молча. Фил, тихонько стучавший по какому-то металлу, перестал работать и замер с молоточком в руке. Мистер Вудкорт оглядывается; его сосредоточенное лицо поглощенного своим делом врача очень серьезно, и, бросив многозначительный взгляд на кавалериста, он делает знак Филу унести рабочий столик. Когда Фил снова возьмет в руки свой молоточек, на нем будет ржавое пятнышко от слезы. – Ну, Джо! Что с тобой? Не пугайся.
– Мне почудилось, – говорит Джо, вздрогнув и оглядываясь кругом, – мне почудилось, будто я опять в Одиноком Томе. А здесь никого нет, кроме вас, мистер Вудкот?
– Никого.
– И меня не отвели обратно в Одинокий Том? Нет, сэр?
– Нет.
Джо закрывает глаза и бормочет:
– Большое вам спасибо.
Аллен внимательно смотрит на него несколько мгновений, потом, приблизив губы к его уху, тихо, но отчетливо произносит:
– Джо, ты не знаешь ни одной молитвы?
– Никогда я ничего не знал, сэр.
– Ни одной коротенькой молитвы?
– Нет, сэр. Вовсе никакой. Мистер Чедбендс, тот молился раз у мистера Снегсби, и я его слушал; только он как будто разговаривал сам с собой, а вовсе не со мной. Молился он куда как много, только я-то ничего понять не мог. Другие джентльмены, те тоже кое-когда приходили молиться в Одинокий Том; только они все больше говорили, что другие молятся не так, как надо, других, значит, осуждали, а то сами с собой разговаривали, а не с нами вовсе. Mы -то никогда ничего не знали. Кто-кто, а я знать не знал, об чем это они.
Эти слова он произносит очень медленно, и только опытный и внимательный слушатель способен услышать их, а услышав, понять. Ненадолго заснув или забывшись, Джо вдруг порывается соскочить с постели.
– Стой, Джо! Куда ты?
– На кладбище пора, сэр, – отвечает мальчик, уставившись безумными глазами на Аллена.
– Ляг и объясни мне. На какое кладбище, Джо?
– Где его зарыли, того, что был добрый такой, очень добрый, жалел меня. Пойду-ка я на то кладбище, сэр, – пора уж, – да попрошу, чтоб меня рядом с ним положили. Надо мне туда – пускай зароют. Он, бывало, часто мне говорил: «Нынче я такой же бедный, как ты, Джо», говорит. А теперь я хочу ему сказать, что я, мол, такой же бедный, как он, и пришел, чтоб меня рядом с ним положили.
– Успеешь, Джо. Успеешь.
– Кто его знает! Может, и не захотят там зарыть, если я туда один пойду. Так уж вы обещайте, сэр, что меня туда отнесут и с ним рядом положат.
– Обещаю, Джо.
– Спасибо вам, сэр. Спасибо вам. Придется ключ от ворот достать, чтоб меня туда втащить, а то ворота день и ночь заперты. А еще там ступенька есть, – я ее своей метлой подметал… Вот уж и совсем стемнело, сэр. А будет светло?
– Скоро будет светло, Джо.
Скоро. «Повозка» разваливается на части, и очень скоро придет конец ее трудному пути.
– Джо, бедный мой мальчик!
– Хоть и темно, а я вас слышу, сэр… только я иду ощупью… ощупью… дайте руку.
– Джо, можешь ты повторить то, что я скажу?
– Повторю все, что скажете, сэр, – я знаю, это хорошее.
– Отче наш…
– Отче наш!.. да, это очень хорошее слово, сэр.
– Иже еси на небесех…
– Иже еси на небесех… скоро будет светло, сэр?
– Очень скоро. Да святится имя твое…
– Да святится… твое…
Свет засиял на темном мрачном пути. Умер!
Умер, ваше величество. Умер, милорды и джентльмены. Умер, вы, преподобные и неподобные служители всех культов. Умер, вы, люди; а ведь небом вам было даровано сострадание. И так умирают вокруг нас каждый день.
-
-
30.11.2016 в 06:15